Читать книгу "Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман"

не хотел, чтобы кто-то узнал об истинной причине его визита в Марлебон. На улице, куда шел Генрик, помещался Квинс-Колледж, но по субботам школа не работала:

– Лаура дома, Полина в Плимуте… – он выбросил сигарету на асфальт – никто меня не увидит… – Адель наотрез отказалась селиться в их квартире:

– Мы в городе ненадолго, – пожала плечами жена, – я спою на трех представлениях, ты дашь концерты, запишешь программу на радио, и мы уедем в Израиль… – послезавтра из Западного Берлина в Лондон прилетала Густи. Генрик загнул немного подрагивающие пальцы:

– Максим, Маленький Джон и Ворон официально живут на Ганновер-сквер, но непохоже, чтобы они туда собирались. С Густи и Евой нас получится тринадцать человек. Пора оставлять военную манеру сидеть друг у друга на головах… – после Пасхи Густи увозила мальчиков в Плимут:

– Минус четверо, зато появится Маргарита с Аароном и Тиквой, – понял Генрик, – будет не дом, а общежитие…

Генрик давно заметил, что, переступая порог хэмпстедского особняка, жена сразу, как он это называл, распускается. К завтраку Адель вышла в еле сходящемся на груди халате, с пятнами от яйца и брызгами лака для ногтей. Дважды доктор наук Эйриксен сидел за столом в старой майке. Сабина, модельер, щеголяла в затасканной юбке, сшитой из купленных по дешевке обрезков ткани:

– Юбка красивая, то есть была красивой в сорок пятом году, – усмехнулся Генрик, – у Сабины и тогда был хороший глаз. Тетя Клара, кажется, ничего не выбрасывает… – Пауль появился на кухне в фланелевой рубашке с оранжевыми цыплятами. Ели они за столом, покрытым клеенкой. Парни тети Марты расправились с парой десятков тостов, банкой джема и двумя сковородами омлета:

– Они растут, милый мой, – подмигнул дядя Джованни Генрику, – обретаясь в кибуце, в их годах, ты тоже не жаловался на аппетит… – Генрик со значением посмотрел на измазанную джемом ложку в руке жены:

– Отличная малина в прошлом году выдалась… – Адель невозмутимо намазывала себе пятый тост, – вы ягоды покупали, мама… – Клара щедро сдобрила кашу сахаром и маслом:

– Джем от миссис Берри, – отозвалась теща, – ешьте, милые, овсянка полезна для здоровья. В Африке тебя так не накормят, Ева… – на вкус Генрика, Ева Горовиц была слишком высокой и нескладной:

– Она красива, – признал Тупица, – не зря ее снимали для Vogue, но у нее нога сорок первого размера, она больше похожа на каланчу… – Ева не вылезала из мужских джинсов, маек и пиджаков:

– Тетя Дебора спит и видит, как я пойду к хупе в белом платье, – ухмыльнулась девушка, – я ей не говорю, что на каникулах езжу в Гарлем играть в баскетбол…

Втайне от жены, Генрик тоже навестил Гарлем, узнав, что кузина Хана обосновалась именно там. Он плохо помнил многолюдную вечеринку в огромной комнате со стенами красного кирпича и кабинетным роялем на подиуме:

– Это вообще не квартира, – пьяно рассмеялась Дате, – это фабрика. Хозяин обанкротился, швеи больше не строчат дешевые платья для бруклинских домохозяек. По закону здесь жить нельзя, но я живу… – кроме рояля, гитар и сямисэна, в комнате больше ничего не было. Спала кузина на футоне, как она изящно называла матрац, мылась под краном в выложенном кафелем закутке. Попытавшись найти кухню, Генрик натолкнулся на электрический чайник и деревянный ящик с кофе и чашками:

– Электричество пока не отрубили… – пожала острыми плечами Дате, – но я не готовлю. Это Нью-Йорк, здесь никто готовит… – кузина жила на кофе и фруктах. Миновав стоянку, Генрик взял в дешевом кафе чашку скверного кофе

– Еще на водке и травке. Судя по всему, она не просыхает… – кузина пела в гарлемских клубах и играла в небольшом театре:

– Пока не на Бродвее… – он проглотил кофе залпом, – хотя, несмотря на ее любовь к спиртному, она доберется и до Бродвея и до премии Грэмми…

Утром после вечеринки Генрик проснулся на матраце в компании какой-то негритянки. Гремела ударная установка, звенела гитара, в швейном зале бывшей фабрики гулял холодный ветер. Негритянка, что-то пробормотав, глубже зарылась в одеяло:

– Гарлем Гарлемом, – подумал Авербах, – а одеяла у Дате итальянского кашемира. Ей скоро исполнится двадцать один год, она получит доступ к своему трастовому фонду. Дядя Мишель, наверняка, тоже ей что-то завещал… – сквозь грохот барабанов до него донесся голос кузины:

– Мы с ребятами встали в шесть утра для репетиции. Ты знаешь где найти кофе… – Генрик не понял, случилось что-то ночью, или нет:

– Выяснять я не стал… – он выкинул стаканчик, – и больше туда не возвращался. Все равно, нам с Аделью надо было улетать… – у него оставалось ровно десять минут. В субботу утром Марлебон пустовал, немногие прохожие прогуливали собак:

– Томас от Евы не отходит, – вспомнил Генрик, – лежит у нее на коленях, урчит. Странно, он ее в первый раз видит, а кошки очень независимы… – от Евы не отходил и Пауль:

– Влюбился он, что ли… – Генрик свернул на искомую улицу, – хотя Пауль такого не понимает… – придирчиво осмотрев себя в витрине, Авербах дернул медную ручку звонка под вывеской: «Мужское здоровье. Венерические болезни».

Адель подула на свежий лак цвета спелых ягод:

– Спасибо, милая. Очень тяжело найти хорошего мастера. Даже в Нью-Йорке все неаккуратны, а у тебя золотые руки… – в маленькой комнатке на чердачном этаже особняка пахло духами. На спинке старинной кровати, занимающей почти всю спальню, развесили шелковые концертные платья, короткие юбки мягкой замши, трикотажные свитера. На манекене красовался тренч белого хлопка, украшенный яркими разводами:

– Синий, желтый и красный, – одобрительно сказала Адель, – в музее Гуггенхайма есть картины Малевича… – Сабина вытащила альбом для набросков:

– Идеи для новой линии. Я встречалась с Мэри Квант и Кики Бёрн, они делают прилавки для моих аксессуаров. Тренч… – она махнула в сторону манекена, – приватный заказ, от… – приблизив губы к уху сестры, Сабина зашептала:

– Ого, – по-девичьи присвистнула Адель, – ее, наверняка, сфотографируют в твоей одежде, с твоими сумками… – Сабина кивнула:

– После «Римских каникул» ей репортеры прохода не дают. У нее выходит новая лента, «Завтрак у Тиффани»… – Сабина порылась в альбоме:

– Делать костюмы для ее фильма меня пока не позвали, но пригласили сюда… – Адель пробежала глазами отпечатанное на машинке письмо:

– Будешь одевать девушку Бонда, то есть раздевать ее… – Сабина хихикнула:

– Инге шутит, что от меня потребуется сделать белье и купальники, больше Бонду ничего не нужно… – порывшись в ворохе чулок, трусов и лифчиков на кровати, она встряхнула черный корсет, отделанный пурпурным кружевом:

– Пояс и трусики прилагаются… – смуглая щека прижалась к белой щеке Адели, – наши предки вряд ли в таком выходили из Египта, но это твой пасхальный подарок… – Адель поболтала в воздухе ногами:

– Генрику понравится, он любит красивое белье… – Сабина весело отозвалась:

– Инге тоже, однако он всегда интересуется инженерными сторонами конструкции. Но и о цели он не забывает. Думаю, что в Израиле у вас все получится… – Адель взглянула в большие глаза сестры:

– Она ничего не говорит, но ей нельзя вынашивать ребенка. Плод, развиваясь, может навсегда оставить ее в инвалидной коляске… – рядом с манекеном стояла антикварная трость с ручкой слоновой кости. Сабина, как заметила Адель, редко ей пользовалась:

– В Лондоне мне лучше, – призналась сестра, – а с вашим приездом я даже не прихрамываю…

На подносе красного дерева поблескивал кофейник, на тарелке валялись крошки от багета, шкурки мандаринов, по блюдцу размазали малиновый джем. Адель отпила кофе:

– С моим весом в магазинах мисс Квант и мисс Бёрн и чулок не купить, – вздохнула она, – твои приятельницы шьют на худышек вроде Евы или Ханы… – Сабина разложила на коленях заготовку сумки:

– Это для Евы… – она зажала в зубах иглу, – докторский саквояж на современный манер, а для Ханы я делаю сумку под пластинки. Ты права насчет Малевича. Вся серия будет в стиле русского авангарда… – она погладила сестру по мягкой руке:

– Не так много ты весишь. В твоей профессии нельзя быть тощей, ты не балерина… – Адель подергала прядь каштановых волос:

– Это верно. Тем более, все доктора утверждают, что для беременности лучше нагулять жирок… – она ущипнула себя за прикрытый фланелевым халатом бок, – но я вешу больше Генрика…

В доме царила